Политковский федор александрович в груше.
| Федор Герасимович Политковский | |
|---|---|
| Дата рождения | (1753 ) |
| Место рождения | Черниговская губерния |
| Дата смерти | 13 (25) июля (1809-07-25 ) |
| Место смерти | Москва |
| Страна | Российская империя Российская империя |
| Научная сфера | медицина |
| Место работы | Московский университет |
| Альма-матер | Московский университет (1778) |
| Учёная степень | доктор медицины (1781) |
| Известен как | директор Музея натуральной истории (1785–1809) |
| Награды и премии | |
Биография
В Париже Политковский провел два года и в конце 1783 года вернулся в Москву . 9 декабря того же года он был испытан Ашем и Горголи в медицинской коллегии и получил право докторской практики в России . Иностранные ученые выдали ему очень лестные отзывы, которые он представил университетскому начальству. Весной 1784 года Политковский и Курика прочли пробные лекции и вместе заняли кафедру естественной истории, освободившуюся после смерти профессора Сибирского.
3 апреля в «Московских Ведомостях» (№ 27) было напечатано, что: «Посыланные за несколько лет перед сим в чужие края на иждивении Императорского Московского Университета для достижения вящих успехов в медицине, химии и истории натуральной университетские питомцы медицины доктора Феодосий Курика и Федор Политковский, по возвращении их в университет, назначены преподавать натуральную историю, один для знающих латинский язык - на латинском, а другой, для тех, коим этот язык неизвестен, и для посторонних, - на русском. Из сих питомцев Федор Политковский 10 будет говорить на русском языке вступительную речь или введение в историю натуральную, в большой аудитории, в которой, показав пользу науки, план преподавания, по окончании будет делать опыты над разными воздухами с изъяснением пользы. Не преминет говорить и о горючем (то есть водородном газе) который подал случай к изобретению воздушных шаров ».
Опыты с водородом были впервые поставлены в Московском университете Политковским и послужили началом его преподавательской деятельности. 17 апреля 1784 года он получил звание экстраординарного профессора . В 1785 году Курика умер, и Политковский стал полным хозяином кафедры натуральной истории, философии, ботаники и химии. Читая естественную историю, он руководился системой Линнея. В зимние месяцы он преподавал минералогию, а в летние - зоологию и ботанику.
В 1788 году он был произведен в ординарные профессора . В течение восьми лет Политковский преподавал естественную историю, а в 1802 году был перемещен на кафедру практической медицины и химии, которая освободилась после смерти профессора С. Г. Зыбелина . При этом он остался директором университетского музея натуральной истории и в 1803 году он читал публичные лекции, относительно которых в «Периодических сочинениях об успехах народного просвещения» было объявлено следующее: «Профессор натуральной истории Политковский будет сперва проходить царство животных, а по окончании сего приступить к другим царствам природы, предлагая и объясняя предметы, достойные примечания по своей редкости, драгоценности и пользе. Для сих лекции открыт будет почтенной публике семятический натуральный кабинет, известный во всей Европе и принадлежавший княгине Яблоновской, а ныне от Высочайших щедрот Всемилостивейше дарован университету. Преподавание начнется сентября 7 числа и будет продолжаться каждую неделю по тем же дням, кроме праздничных ». В торжественных случаях он говорил речи о происхождении и пользе натуральной истории и об их связи с врачебным искусством. Переход Политковского на кафедру практической медицины был по тому времени вполне естественным и послужил к вящей пользе дела.
Продолжительные занятия натуральной историей развили в нём простой, разумный взгляд на патологию и скептическое отношение к господствовавшим в то время теориям. Он не следовал ни одной из известных систем, но избирал из каждой то, что было в них разумного. Любимым своим ученикам, Ризенке и Полетике, он писал следующее: «На все системы советую смотреть беспристрастными глазами, коими должны руководствоваться. Безмен рассуждения должен быть при вас. Взвешивайте на оном все теории и делопроизводство других. Сосите мед и оставляйте яд. Впрочем, молитесь Господу и трудитесь: Он есть врач и душ и телес; Его только благословением и врач счастлив и больные выздоравливают ».
Современник его, И. Ф. Тимковский , говорит, что он свои способы лечения, против многих главных возражений и публикованной диатрибы, применял к личным и местным привычкам". Другой биограф говорит: «Как жрец истины, как Профессор, он имел еще одно высокое достоинство: никогда не таил своих ошибок. Для остережения своих неопытных слушателей он охотно сознавался в погрешностях, которые почти неизбежны на столь трудном и скользком пути, какова практическая медицина ». Тем не менее, он был одним из знаменитейших практиков и пользовался большой любовью всего населения Москвы; к нему обращалось очень много бедняков, которых он лечил бесплатно. Тимковский описывает его следующими словами: «Был он росту высокого, лица овального и пригожего, брюнет, с живостью, в крепких силах, с речью быстрой, размашист и шутлив, даже на лекциях и с больными… Слушателям давал собой образец ».
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)Фёдор Герасимович Политковский ( -) - профессор натуральной истории и практической медицины Московского университета .
Биография
Напишите отзыв о статье "Политковский, Фёдор Герасимович"
Примечания
Литература
- // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
- // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
Отрывок, характеризующий Политковский, Фёдор Герасимович
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
